Мы встречаемся ровно в середине аллеи. Она, кажется, совсем не изменилась, только лицо стало острее, чуть строже из-за этого. Она всё так же много и быстро говорит, перескакивая с предметов обсуждения и меняя темы совершенно непредсказуемо, всё так же неособо слушает собеседника (хотя и научилась говорить "прости, перебила"), всё так же плевать хотела на мнение окружающих, всё так же заразительно смеётся. Я смотрю на неё с интересом философа-антрополога: что в тебе изменилось, какой ты стала за этим "всё тем же", какая микро-эволюция случилась у тебя в голове?
Пересказала мне свою жизнь за последние три года. Любила, работала, болела, снова любила... Научилась быть независимой во всех смыслах, не ждать чего-то от жизни, не верить эфемерности счастья. Собирается замуж, похоже, по-настоящему в этот раз. Всё серьёзно: его-наша машина, квартира в Подмосковье, ЗАГС в декабре, путешествие вместо свадьбы, дети через пару лет... Она говорит об этом спокойно, без экзальтации или восторга в глазах, выглядит серьёзной, будто пересказывает чью-то чужую жизнь, не свою. Так же, без эмоций, рассказывает о своей попроектой работе, и лишь чуть загорается, когда доходит до места с работой прямком из больничной палаты. Мимолётом бросает что-то о покупке тапочек в h&m'e. О жизни в Испании и о том, как выучила голландский за три месяца. О том, что на всю Москву - пара близких подруг, и это с её-то общительностью. Что-то спрашивает. Интересуется. Слушает. Удивляюсь про себя: ты, да не ты совсем. Я почти поймала это слово, которым описывается то, какой она стала. Она стала такой, какой следует быть девушке-Москвичке в 25.
Взрослая. Она стала взрослой.